Когда я представляю, как его убивали, я слышу «Мама…»

В цивилизованных странах каждая небоевая потеря в армии расследуется как уголовное преступление. Командование отвечает лично, прокуратура работает независимо, а парламентские комиссии публично разбирают каждый случай. В Казахстане 270 смертей за три года не привели ни к одной отставке на высшем уровне, ни к одной реальной реформе. Смертям солдат приписывают нелепые причины «суицид», «менингит», «несчастный случай». В чем же причина? Неужели цена жизни казахстанского солдата равна нулю? А ведь погибшие были не из робких, они были волевыми и сильными лидерами, которые могли бы стать гордостью армии. Мы встретились и поговорили с родителями, чьи сыновья вернулись в цинковых гробах, вернулись инвалидами в мирное время.

«Мой сын не мог застрелиться дважды»

- 9 октября 2023 года я потеряла сына, - говорит мать погибшего военнослужащего Кайсара Султанова - Сауле Тлеубергенова. Кайсар служил в Национальной гвардии Казахстана, он был образованным, аккуратным, дисциплинированным парнем с высшим образованием. Мне сообщили, что он покончил с собой. Официальная версия - самоубийство, статья 105 Уголовного кодекса. Но я видела тело своего сына, видела раны и категорически не верю следствию. Было два выстрела в подбородочную область, были ссадины на руке, ноге и слева в окологлазничной области. Первая пуля прошла через язык, небо, лобную часть черепа и свод черепа - это смертельное ранение, после которого человек физически не способен совершить второе действие. Но через шесть минут, согласно официальным документам, прозвучал второй выстрел. Я заказала частную экспертизу на свои деньги, которая подтвердила мои подозрения, первый выстрел был смертельным, второй был произведен уже после смерти Кайсара. Это не самоубийство. Это было убийство.

- Тело моего сына нашли не на посту, не на складе, а в административном здании Департамента Национальной гвардии, где находятся кабинеты высшего руководства. Кайсара убили в самом сердце военной структуры, где, казалось бы, должна быть максимальная безопасность и контроль. Все видеозаписи с камер наблюдения за тот день были уничтожены, частная экспертиза подтвердила, что жесткие диски отформатированы, записи удалены преднамеренно. Я сама по крупицам собирала доказательства, обивала пороги прокуратуры, аппарата президента, депутатов. Уголовное дело закрывалось трижды. Только на третий раз, когда я предоставила в Генеральную прокуратуру все собранные материалы, его снова открыли. Это было два месяца назад. Расследование формально продолжается, но я требую одного - переквалификации статьи с «суицида» на «убийство». Подозреваю, что мой сын стал свидетелем хищения оружия в части, и его убрали, чтобы он молчал.

Накануне, за день до смерти, я забирала Кайсара в увольнение. Утром я его забрала, провела с ним день, вечером в полшестого лично отвезла обратно в часть. А ночью 9 октября позвонили и сообщили, что сына больше нет. Что он, якобы, сам себя застрелил дважды. Уверена, что он все время понимал, что происходит что-то неправильное. Скорее всего, было хищение оружия, и они испугались, что он мне что-то расскажет. В тот день в наряд должен был выйти третий взвод, а не мой сын, так как он числился в первом. Я просила провести инвентаризацию оружейного склада части, готова была сама войти в комиссию. Мне отказали, сославшись на «государственную тайну» и «контроль контрразведки».

- Таких матерей, как я, по всему Казахстану десятки и даже сотни. Наших сыновей убивали, калечили, насиловали, доводили до самоубийства, а официальное следствие бесконечно закрывало дела под формулировками «суицид» или «менингит». Более трех лет некоторые из нас ходят по инстанциям, пишут обращения, собирают доказательства, все безрезультатно. 10 ноября 2024 года мы собрались в Астане, заранее подав письменное обращение, где просили встречи с Генеральным прокурором и председателем Аппарата президента. Наше обращение было согласовано. Но когда мы приехали, вместо первых лиц нас встретили только заместители, все те же самые люди, с которыми мы безрезультатно встречались все эти годы.

На нас были белые платки и фартуки с надписями на казахском «Я не рожала сына для того, чтобы его убили в армии» и «Требуем реформу армии». Мы требовали реформы казахстанской армии, справедливого расследования, наказания виновных. Никаких политических лозунгов, никаких призывов к свержению власти, только боль и требование закона, справедливости и правды. 

Гульмира Мукажанова показывает синяки на своем теле после 10-го ноября.

- К четырем часам дня стало ясно, что встречи с руководством не будет, и мы начали расходиться. Направились к остановке общественного транспорта. Журналисты уехали, а мы зашли в теплый бокс остановки, чтобы дождаться своего транспорта. Через минуту к остановке подъехала машина и из нее выскочили люди в черной форме, в масках, с дубинками. Они ворвались в бокс остановки, как будто перед ними террористы, а не пожилые женщины. Гульмиру ударили по лицу, рассекли кожу и пинали. Меня скрутили за руку так, что до сих пор я не могу ее поднять. Среди нас была 73-летняя бабушка, ее тоже не пожалели, ударили и потащили. Ее закинули в автозак, и ей стало так плохо, что в отделении полиции пришлось вызывать скорую помощь. Все это зафиксировано медицинскими документами.

Медицинская справка Гульмиры Мукажановой, где зафиксированы гематомы и указано: “избита сотрудниками милиции (ОМОН) на остановке Дом министерств”

- В РОВД нас держали более четырех часов. Посадили по отдельным кабинетам, каждую допрашивал отдельный следователь. Я отказалась давать показания и не понимала, в чем меня обвиняют. Портрет Кайсара, который я держала в руках весь день, разбился. Они думают, что сделали нам шоковую терапию, что мы испугаемся и остановимся. Но они ошибаются. Почему мы должны молчать? Для чего я рожала сына, растила, воспитывала, дала ему высшее образование, для того, чтобы какие-то мрази его убили?

«Вы знаете, когда я представляю этот момент, когда его убивали, я слышу его голос "Мама..."»

- Вы даже не представляете, как это тяжело, - продолжает Сауле. - У меня внутри все начинает разрываться, гореть, жечь. Я даже не могу передать вам свое состояние. И каждый раз у меня этот звук, каждый раз его голос... Вот как жить дальше? Я не могу спать по ночам. Я слышу голос сына, который зовет меня. Я представляю, как его убивали, как он звал на помощь, как понимал, что умирает. И никто не пришел. Никто не спас. А потом его сделали виноватым в собственной смерти. Он снился мне недавно, он сказал мне, что сам отомстит за свою смерть.

«Мама, скажи им, пусть придут и застрелят меня до конца. Я больше не могу так жить». 

- Мой сын Улан родился в 2003 году, - рассказывает мать бывшего курсанта кадетского колледжа Улана Мусаева Гульмира Мукажанова. Он окончил 11 классов и поступил в IT-университет на платное отделение. Я работала медсестрой в «красной зоне» во время ковида, получала хорошую зарплату и сказала сыну «Не думай о деньгах, я оплачу сразу все четыре года обучения». Но учеба в университете не радовала Улана. Еще в школе его мечтой была военная служба, он хотел поступить в академию МВД, но баллов на тестировании не хватило. Все время он возвращался к своей мечте «Мама, я хочу быть военным, а не айтишником». Я пыталась отговорить «Сынок, военная служба это устав, подъем очень рано, отбой поздно. IT-специальность сейчас нужная, востребованная, доучись спокойно». Но к концу первого года Улан все равно вернулся к своему желанию.

- Сам начал собирать документы в кадетский колледж в Щучинске, прошел медкомиссию, психологические тесты. И 29 августа 2021 года я проводила сына за ворота колледжа, меня уже внутрь не пустили. Первый год он отучился спокойно, ни на что не жаловался. 19 сентября была присяга, нам дали сына на два дня. В конце декабря он приехал домой на каникулы уже с военным билетом. Он гордился, показывал билет и говорил «Мама, я теперь военный». Мы радовались вместе с ним. Но потом начались события, которые изменили нашу жизнь навсегда.

29 июня 2022 года вечером Улан позвонил и сказал «Мама, я не сдал зачет по бегу. Три километра пробежал, но не уложился в норматив, не хватило 11–16 секунд. Меня не допустили до пересдачи». Меня это сразу насторожило. Я пыталась дозвониться до командира роты и командира взвода, но никто не брал трубку. 1 июля Улан позвонил снова и рассказал, что преподаватель по физподготовке собрал тех, кто не уложился в норматив, и заявил «Кто не может сдать физнорматив, сдавайте по десять тысяч тенге, я поставлю зачет и отпущу домой». Таких ребят было четверо, Улан был среди них. Он попросил «Мама, можешь отправить десять тысяч? Если заплатим, он поставит зачет и меня отпустят домой…». 

- Домой Улан вернулся тихим и замкнутым. Я видела, что он переживает, чувствует вину за то, что не уложился в секунды, но ни слова не говорил о давлении или угрозах. 29 июля 2022 года я проводила сына обратно в колледж, а уже утром 31 июля мне позвонил начальник колледжа и сообщил «ваш сын находится в реанимации, состояние тяжелое, срочно приезжайте»….

Когда мы приехали, нас подвели к вышке, где он стоял в наряде, и я увидела лужу крови. По документам, Улан якобы стоял на посту с автоматом Калашникова и выстрелил себе в голову. Пуля вошла справа и вышла слева. В медицинской выписке указано, что входное и выходное отверстия почти рядом и разница около сантиметра. Следствие возбудило уголовное дело по статье 105, доведение до суицида. 

«Если бы он стрелял в себя, череп разнесло бы»

Позже я разговаривала с разными специалистами, врачами, баллистами, криминалистами, - продолжает Гульмира. И все они говорили одно «Если бы он стрелял в себя с такого расстояния, череп просто разнесло бы. Скорее всего, выстрел был произведен с другой позиции, с некоторого расстояния. Рука курсанта физически не могла так изогнуться, чтобы держать автомат и выстрелить под таким углом». Но официальная баллистическая экспертиза написала «Выстрел произведен с близкого расстояния». При этом на самом автомате не нашли отпечатков пальцев Улана. В заключении дактилоскопической экспертизы так и написано «Отпечатки пальцев Мусаева Улана не обнаружены. Оружие может принадлежать Мусаеву Улану». То есть они сами признают, что отпечатков нет, но все равно записывают, что оружие «может» быть его. Все экспертизы, баллистика, дактилоскопия, судебно-медицинская построены на допущениях, а не на доказательствах.

- Возле контрольно-пропускного пункта установлены камеры видеонаблюдения, и на них должно было быть видно, кто заходил, кто выходил и что происходило на вышке. Но в материалах дела написано «При исследовании видеозаписи установлено, что запись повреждена, восстановлению не подлежит». Я консультировалась со специалистами по восстановлению данных, мне объясняли, что такие записи можно сохранить, переписать на другой носитель, есть специальные программы для восстановления поврежденных файлов. 

Если бы мой сын хотел умереть, он мог бы сделать это дома, а не на посту, под камерами, в военной форме, на глазах у товарищей. У него были планы, мечты, он хотел получить высшее военное образование, командовать подразделениями, контролировать воинские части, проверять дисциплину. У него была цель служить Родине. Он был не депрессивным, не сломленным человеком, он был целеустремленным, который сам выбрал свой путь.

- Улан перенес тяжелейшую черепно-мозговую травму. Ему сделали трепанацию черепа, сейчас у него нет костей с двух сторон головы, снаружи это видно, при движении голова как будто «дышит», пульсирует. В первые восемь месяцев он лежал в реанимации военного госпиталя в Астане. Я должна сказать, что нейрохирург военного госпиталя спас моего сына. Гражданские нейрохирурги отказались брать Улана, сказали, что риск смерти слишком велик, шансов мало. Военный врач каждый день сам приходил на перевязки, наблюдал, боролся за его жизнь. Через четыре месяца Улан вышел из комы. Еще через несколько месяцев начал выполнять простые команды, поднимать руку, смотреть в сторону. Только после восьми месяцев его выписали домой. Сейчас он инвалид первой группы. Ходить самостоятельно не может, ноги пока не держат, координация нарушена. Речь восстановилась частично. Три-четыре фразы подряд - это максимум, что он может произнести. Память фрагментарная, узнает родных, но многое забыл. 

- Мне пришлось уйти с работы, чтобы ухаживать за сыном круглосуточно. Живем на пособия около 74 тысяч тенге мне по уходу за сыном-инвалидом и около 137 тысяч Улану, всего примерно 211 тысяч тенге в месяц на троих человек. Аренда жилья, лекарства, специальное питание, коммунальные услуги, транспорт, на эти деньги прожить втроем почти невозможно. Акимат дал нам квартиру временно, но без конкретного срока. Я просила «Дайте нам хотя бы арендное жилье официально, чтобы мы знали, что нас завтра не выгонят на улицу». В ответ тишина. 

- Отдельная боль это реабилитация. По протоколам Министерства здравоохранения черепно-мозговая травма считается «старой» уже через шесть месяцев после получения. А раз «старая», значит, бесплатная государственная реабилитация не положена. Поликлиника направляет на портал электронного правительства, реабилитационные центры один за другим дают отказ «Травма давняя, по протоколу не подлежит бесплатной реабилитации». Но разве травма головного мозга с таким тяжелым ранением когда-нибудь перестает быть травмой? Разве через шесть месяцев человек вдруг выздоравливает?

- Поэтому все, что можем, я с младшим сыном делаем сами, - говорит Гульмира. Прошла обучение по уходу за лежачими больными, читаю медицинские методички, консультируюсь с врачами через интернет. Делаю Улану массаж, лечебную физкультуру, упражнения на разработку конечностей, элементы логопедии в домашних условиях. Но этого недостаточно. 

Улану нужны специальные тренажеры для восстановления координации, телевизор большого размера, чтобы он мог сам учиться переключать каналы и фокусировать взгляд, электрическая коляска, чтобы он учился снова двигаться самостоятельно, не лежать пластом. Все это стоит больших денег, которых у нас нет. И все это время следствие топчется на месте. 

- Я бесконечно повторяю следователям «Если вы уверены, что это был суицид, докажите. Поднимите видеозапись, покажите мне отпечатки пальцев сына на оружии, покажите траекторию выстрела, которая была бы физически возможна для человека». Я сняла на видео, как Улан реагирует на вопросы, вспоминает имена сослуживцев, вспоминает детали, которые могли бы помочь следствию. Но мое видео не приобщили к материалам дела, ссылаясь на решение суда «Ваш сын недееспособен, его нельзя допустить к следственным действиям, его показания не имеют юридической силы». 

Каждый раз, когда я ухожу на допрос в прокуратуру или на встречу с адвокатом, Улан спрашивает меня «Мама, ты узнала, кто в меня выстрелил? Кто в меня стрелял?» Когда он особенно сильно мучается от боли, от спазмов мышц, от невозможности нормально сходить в туалет, от беспомощности, он говорит «Мама, скажи им, пусть придут и застрелят меня до конца. Я больше не могу так жить». 

После нашего случая, в феврале 2023 года, на той же самой вышке в кадетском колледже снова погиб солдат, но уже насмерть. И только тогда командование отменило наряды с боевым оружием для курсантов.

«Амир не умер от менингита - его убили»

- Моего 18-летнего сына избивали в течение 3 месяцев, сломали, довели до смерти и спрятали все за одним словом менингит в медицинских бумагах, - говорит Мурат Байтурганов, отец погибшего новобранца Амира Байтурганова. Амир служил в войсковой части 74261 в Жаркенте. По официальным документам он умер 21 декабря 2023 года в 4 утра от менингита. По факту все было совершенно по-другому. 20 декабря днем его с температурой почти 40 градусов и жалобами на сильнейшую боль в области почек привезли с полигона в санитарную часть. С полудня до полуночи его держали в санчасти, не госпитализируя, не отвезли ни в военный госпиталь, ни даже в обычную городскую больницу, хотя она находилась рядом, в нескольких минутах езды. Врач санчасти ограничился «таблетками» и наблюдением. Только в полночь, когда состояние Амира стало критическим, его все-таки отвезли в городскую больницу. Он пришел туда на своих ногах. В больнице ему поставили пять уколов подряд, после этого у него развился анафилактический шок, он впал в кому и через полчаса умер. Но в официальных документах потом написали другое время смерти - 4 утра, чтобы подогнать под нужную версию.

За два года после смерти сына я добился проведения уже двух независимых медицинских экспертиз, и обе показали одно и то же, что у Амира не было никакого менингита. У него был диагностирован двусторонний пиелонефрит, тяжелое воспаление обеих почек, осложнения со стороны надпочечников, острое поражение почек. И все это могло произойти на фоне систематических физических побоев и полного неоказания медицинской помощи в течение трех месяцев службы. За три месяца в части моего сына сломали. По рассказам сослуживцев, которые потом давали показания, двое контрактников, примерно тридцатилетние мужчины, систематически избивали Амира и других новобранцев. Били «технично» - наматывали на кулак мокрое полотенце, чтобы удары были сильнее, но не оставляли синяков и кровоподтеков. Поднимали ребят по ночам, когда офицеры расходились по домам, выстраивали их в коридоре, заставляли стоять по стойке «смирно» до пяти утра, гоняли по плацу, отжиманиями до изнеможения, унижали морально и словесно.

- За месяц до смерти, Амир начал жаловаться на боли в почках. Он обращался в санитарную часть, но его, по словам сослуживцев, «выгнали» оттуда. Оказывается, приехало высокое начальство, главнокомандующий войсками Южного региона и всех «недолеченных» солдат срочно отправили обратно на полигон, чтобы перед начальством все выглядело благополучно. 

За несколько часов до смерти, вечером 20 декабря, по словам товарищей Амира, его и еще нескольких ребят загнали в комнату сержантского состава. Сержанты держали их там до пяти-шести утра, били, кричали, заставляли стоять неподвижно и отжиматься до потери сознания. 

Дальше началось то, что я называю «вторая смерть» моего сына, уже на бумаге, юридическая, - продолжает Мурат. Чтобы скрыть побои, неоказание медицинской помощи, халатность врачей и командиров, следствие придумывает менингит. Две независимые экспертизы, проведенные за мои деньги, не подтверждают наличие менингококковой инфекции. Нет ни одного анализа, который бы показал возбудителя менингита в крови или спинномозговой жидкости. Но государственные эксперты жестко держатся за свой диагноз «менингит». Каждый раз, когда они назначают государственную экспертизу, результат один и тот же - менингит. Каждый раз, когда я за свои деньги делаю независимую экспертизу в другом городе, в частной клинике, результат другой - менингита нет

- В коридоре части была камера видеонаблюдения, которая могла бы зафиксировать, как Амира и других новобранцев ночью выгоняли из казармы, как их строили в коридоре и избивали, как сержанты заходили к ним в комнату. Как только мы с следователем заговорили о необходимости поднять видеозапись, на следующий день нам сообщили «Видеозапись с камеры повреждена, восстановить невозможно». 

За три месяца службы Амир ни разу не попросил у меня денег «для себя» - на телефон, на еду, на личные нужды. Каждый раз, когда он звонил, рядом с ним стояли сержанты. С разных номеров, но всегда в их присутствии, он звонил мне и говорил «Папа, надо телевизор в комнату, нужны тряпки для уборки, швабры, моющие средства, постельное белье». За три месяца я перевел на часть около 90 тысяч тенге, якобы на «нужды подразделения». Это тоже форма вымогательства, но родители платят, потому что боятся, что иначе детям будет хуже. С министром обороны я встречался лично, когда Жақсылыков еще занимал эту должность. Ожидал, что министр хотя бы признает проблему, выразит соболезнования, скажет, что будет разбираться. Вместо этого услышал «У вашего сына болезнь была еще до армии, он принес эту инфекцию с собой. Армия здесь ни при чем». 

Амир проходил полную медицинскую комиссию перед призывом и никаких хронических заболеваний почек или инфекций у него не было. Все случилось именно в части, за три месяца службы.

Следствие длится уже два года, но я не остановлюсь, буду добиваться правды, сколько бы лет это ни заняло. Я хочу, чтобы имя моего сына было очищено от лжи, чтобы в документах было написано не «менингит», а «смерть в результате систематических избиений, неоказания медицинской помощи и халатности командования». Виновные должны сидеть в тюрьме, а не продолжать командовать и калечить новобранцев. Я хочу, чтобы больше ни один отец, ни одна мать не получили такой звонок «Ваш сын умер. Приезжайте забирать тело». Мой сын был сильным, он никогда не жаловался, у меня даже мысли не возникло, что его в армии систематически избивают, и все из-за зависти, из-за того, что мой сын был лидером в части и побеждал в соревнованиях. 

Трагедии семей Сауле, Гульмиры и Мурата не исключение. Это системная проблема, корни которой уходят глубоко в культуру молчания, страха и безнаказанности. Почему в казахстанской армии процветает насилие? Почему сильные, перспективные ребята становятся жертвами? И главное, что происходит с теми, кто выживает, но возвращается домой сломленным? Мы обратились за ответами к психотерапевту Алтыншаш Матаевой, члену Ассоциации EMDR-терапевтов Казахстана, которая много лет работает с жертвами армейского насилия и знает эту проблему изнутри, через истории тех, кто решился позвонить на линию доверия.

«Унижения в армии - это уничтожение будущего страны»

Из личного архива Алтыншаш Матаевой.

- Когда я работала на психологической линии доверия 111, мне звонили военнослужащие, - рассказывает Алтыншаш. Это были молодые парни, полностью подавленные морально и напуганные. Один из них признался, что каждый вечер напивается до бессознательного состояния, его преследуют кошмары, страх, воспоминания. Двое других подробно рассказывали о постоянных, ежедневных избиениях и унижениях. Их оскорбляли не только как людей, как личностей, издевательства касались их матерей, сестер, девушек, всего самого уязвимого и святого. Сначала ребята пытались отвечать, защищаться словами, но под давлением ежедневного унижения они молчали все больше и больше. 

Были истории еще страшнее. Один молодой парень рассказал мне, что двое старших по званию контрактников по очереди систематически насиловали его. И уже в первый месяц службы его заставили на глазах у этих двоих сосать половой член другому такому же новобранцу, пока у старшего «не встанет». Это было чистое садистское издевательство, унижение, демонстрация того, что они вещи, а не люди. Другой мужчина, с которым я работала позже уже в частной практике, признался, что он начал курить марихуану именно в армии, потому что накуривался перед тем, как его насиловали, так было легче терпеть физическую боль и моральное унижение. Потом он подсел на наркотики и постепенно ушел в более тяжелые вещества - синтетику.

Такие травмы приводят к посттравматическому стрессовому расстройству, депрессии, тревожным расстройствам, - продолжает Алтыншаш. Домой они возвращаются совершенно другими людьми. Внешне те же, но внутри полностью разрушенные. Был случай в моей практике, когда жена случайно нашла мужа в постели с другим мужчиной. Шок был огромный, они были женаты несколько лет, у них ребенок. В ходе терапии мужчина признался, что это началось в армии, где его неоднократно насиловали. Встречи с мужчинами стали для него способом справиться с травмой. Это не про ориентацию, это про выживание души после насилия, про попытку вернуть контроль над своим телом.

Ни один из тех ребят, которые звонили мне на линию доверия, больше не вышел на связь, я не знаю, что с ними случилось, живы ли они. Но каждый говорил в конце, что ему стало легче, потому что его впервые в жизни кто-то выслушал не осуждая.

Причины армейского насилия начинаются в семье и школе. Буллинг, травля, культ «уважения старших», который означает «терпи унижения, потому что он старше». Если отца нужно почитать, даже когда он пьет и бьет мать, ребенку передается установка, что терпеть насилие - это нормально. И когда жертва школьного буллинга, семейного насилия приходит служить, то его психика не выдерживает. Армейская система по своей природе не терпит слабых. Она либо ломает их полностью, либо «делает сильными» через насилие, либо доводит до суицида. Что должно быть сделано? В армии должны работать независимые психологи, которые не подчиняются командирам. Должна существовать независимая мониторинговая группа с полномочиями фиксировать нарушения и отслеживать состояние солдат. Должна быть возможность анонимно пожаловаться без страха мести.

Что я хочу сказать родителям? Научите сына говорить о своих проблемах, о чувствах, о страхе. Будьте внимательны к изменениям в поведении: замкнутость, агрессия, апатия. Это сигналы. Настоящее зло в том, что эти ребята ни с кем не могут поделиться тем, что с ними происходит. Это невыносимо больно, стыдно до такой степени, что хочется умереть.

Пока общество молчит, пока командиры прикрывают насильников и убийц - эта система будет продолжать ломать, убивать физически и морально молодых казахстанских парней. И каждый погибший солдат - это не цифра в статистике. Это чей-то любимый сын, который мог бы жить, любить, работать, строить эту страну. Но вместо этого он лежит в могиле или сидит дома инвалидом. И никто за это до сих пор не ответил, - заключает Алтыншаш.